Литературной деятельностью я это назвать не могу — для меня это не работа, а игра, удовольствие, путешествие, «езда в незнаемое». Я всегда любила играть в слова. Я люблю парадоксы, анекдоты (довольно философский, кстати, жанр), дзенские притчи, странные истории из жизни, воображаемые миры из книг. Когда мои стихи опубликовал журнал «Знамя» — редактор сама меня нашла, услышав песни, — я долго не могла привыкнуть к виду голых буковок на белой бумаге. Это оказалось безумно красиво, и я не могла оторваться, все смотрела на свои стихи. А получив литературную премию за подборку стихов, совсем растерялась. Ответственность-то какая! Все равно, что премировать ребенка за то, что он веселее всех скачет во дворе. Приятно конечно, когда висит медалька «я поэт, доказано авторитетным жюри», но после этого начинается какая-то неуместная рефлексия: я, оказывается, не дурью маюсь, а поэзией! Чтобы искренне писать, это надо начисто забыть.
В журнале было две подборки, за вторую мне дали премию, хотя думаю — по совокупности.Для меня это был очень интересный опыт, потому что я впервые увидела свои стихи на бумаге. Работники журнала сами меня нашли. Оказалось, что их дети слушают мои записи. Они заинтересовались, начали меня искать, попросили меня перенести песни на бумагу. Когда я набрала свои стихи на компьютере и распечатала их, то очень долго не могла оторваться от этого зрелища. Я смотрела на белый лист с буковками и размышляла о том, что наши чувства мы должны оформить в мысли, мысли в слова, а слова в какую-то поэтическую форму. Бесконечное вдруг уложилось в конечное — в набор символов. Это так графично, так красиво. Мне не верилось, что я это сделала, что эти буковки — это и есть я. Потом с трудом смогла оторвать свой взор от этого, но привыкнуть так и не смогла. Потому что привыкнуть к этому просто невозможно. Это восходит к самой сути взаимоотношений конечного и бесконечного, мира тонкого и мира материального, грубого.Из работников журнала мое пение слышала только редактор отдела поэзии — на кассете своей дочки. А те, кто решал вопрос о литературной премии, меня в глаза не видели. Они не слышали моего голоса, не знали моих мелодий, не видели меня на сцене — и даже того, что это песни. Они имели дело только с буковками. Именно поэтому их мнение для меня было особенно ценно.У Игоря Голубенцева есть такая замечательная фраза про главное. Если отнять у охотника его копьё, его жён, его речь, его память, его жизнь — то останется главное.Так и у песни отняли всё, оставив главное.
Это было для меня совершенно уникальное ощущение. Когда серьезные люди, специалисты в своем деле, назвали меня поэтом, я изменила систему оценок и стала к стихам строже относиться, поняла, что слово — это значит тебе не бирюльки играть. Но на этом мои амбиции кончаются. Мне больше не хочется нарочно добиваться признания и делать литературную карьеру. Сейчас мне интересно просто заниматься творчеством. И, поняв многое, не пугаться идти дальше.Я уже разговариваю с миром через другие каналы. Издам ли я сейчас книгу стихов или не издам — это мало что изменит. Я свои стихи пою со сцены и считаю, что доношу их в более выпуклом варианте, потому что — с музыкой, с голосом, с интонацией и со мной самой, собственно говоря. Хотя в стихотворении напечатанном есть определенный смысл: оно голое, без шелухи — черные стандартные буковки на белой бумаге. И тут уже ни твоя офигенная внешность, ни твоя офигенная пластика, ни твоя офигенная музыка и ни твоя офигенная группа ничего к ним не добавят. Они лежат голенькие. И, если это хорошие стихи, они скажут за себя. Если это плохие стихи, они тоже скажут за себя. Вот в этом смысле есть интерес выпускать книгу: ее будут читать люди, которые меня ни разу в жизни не видели и не слышали.
